— Я буду через двадцать минут.

— А вы…

Но в трубке щелкнуло и Сьюзан осталась одна.

Она позвонила в скорую, а потом опять оказалась водиночестве. Ей предстояло вернуться к Мэтту, наверх.

8

Сьюзан уставилась на лестничную клетку с трепетом, которыйизумил ее. И обнаружила — ей очень хочется, чтобы ничего не случилось. Непотому, что Мэтт пострадал, нет — чтобы не чувствовать болезненный страх ипотрясение. Она абсолютно ничему не поверила. Восприятие Мэттом прошлой ночивиделось ей как нечто, определяемое в понятиях усвоенных ею реалий, ни больше,ни меньше. Теперь же это непоколебимое неверие ушло у Сьюзан из-под ног и оначувствовала, что падает.

Она слышала голос Мэтта, слышала жуткое невыразительноезаклинание: я позабочусь, чтобы ты, учитель, уснул как убитый. В голосе,выговорившем это, человеческого было не больше, чем в собачьем лае.

Шаг за шагом Сьюзан принудила себя вернуться наверх. Дажегоревший в коридоре свет не слишком-то помогал. Мэтт лежал там, где она егооставила, повернув голову набок, так, что правая щека прилегла к вытертомуворсу дорожки, и резко, надрывно дышал. Она нагнулась и расстегнула ему двеверхних пуговки сорочки. Кажется, Мэтт задышал чуть свободнее. Потом она пошлав спальню для гостей за одеялом.

В комнате было прохладно, окно раскрыто настежь. На голойпостели — только матрас, но на верхней полке шкафа лежала стопка одеял. КогдаСьюзан возвращалась в холл, на полу под окном что-то блеснуло в лунном свете.Она нагнулась поднять это и немедленно узнала. Колечко, какие носили вобъединенном классе Камберлендской средней школы. Изнутри были выгравированыинициалы «М.К.Р.»

Майкл Кори Райерсон.

И на миг, в темноте, Сьюзан поверила. Поверила всему. Кгорлу подступил крик, который она задушила, не позволив облечься звуком, нокольцо выпало из пальцев девушки и легло на пол у окна, поблескивая в светелуны, оседлавшей осеннюю тьму.

1

Город знал, что такое тьма.

Он знал, что такое тьма, спускающаяся на землю, когдавращение скрывает ее от солнца, и что такое тьма души человеческой.

Город — это объединение трех составляющих, значащее больше,чем просто сумма частей. Город — это живущие в нем люди, здания, возведенныеими под жилье или для ведения дел, а еще — земля. Люди — англо-шотландцы ифранцузы. Есть, конечно, и горстка других, напоминающая щепотку перца,брошенную в горшок с солью, где она никогда особенно не разваривалась. Почтивсе дома сделаны из простого дерева. Много двухэтажных старых домов сдвускатными крышами, а едва ли не все магазины декорированы фальшивымифасадами, хотя зачем, никто не скажет. Горожане знают, что за этими фальшивымифасадами ничего нет, так же, как ни от кого не секрет, что Лоретта Старчерносит накладной бюст. Здешняя земля — гранитный массив, прикрытый тонким, легкоразрушающимся слоем почвы. Возделывать ее — сущее безумие, дело неблагодарное,которое стоит фермеру многих мучений и пота. Борона выворачивает из-под дерназдоровенные куски гранита и ломается о них. В мае, как только земля просохнетнастолько, что колеса перестают в ней вязнуть, вы приезжаете на своем грузовикеи вместе с сыновьями раз, наверное, двенадцать загружаете кузов камнями —только тогда можно боронить. Камни отправляются в большую, опутанную травойкучу, как повелось аж с 1955 года, когда вы в первый раз взяли быка за рога. Анатаскавшись так, что грязь навсегда забьется под ногти, пальцы же онемеют иначнут казаться огромными и до странности крупнопористыми, вы прицепите ктрактору борону.

Не успеете вы взрыхлить и пару полосок, как одно из лезвийсломается о пропущенный камень. Чтобы поставить новое, вы заставляете старшего сынаприподнять сцепление, чтоб до него можно было добраться, а первый комар новогосезона кровожадно звенит над ухом, от тонкого зудения слезятся глаза, и вголову всегда приходит, что именно такой звук, должно быть, слышит психнепосредственно перед тем, как убить своих детей, сунуть голову в духовку иоткрыть газ или нажать большим пальцем ноги на курок двустволки тридцатогокалибра, стволы которой только что впихнул себе в хавальник. Потом скользкие отпота пальцы вашего парнишки соскальзывают, и одно из неповрежденных круглыхлезвий обдирает вам руку. Наступает тот момент бездушного отчаяния, когдаоглядываешься по сторонам, не сомневаясь, что вот сейчас бросишь это занятие изапьешь, или же поедешь в банк, где лежат твои закладные, и объявишь себя банкротом.В такой вот миг ненависти к земле, к мягкому подсасыванию силы тяжести, котороеудерживает на ней, ты и любишь ее тоже, ты понимаешь, что она знает и всегдазнала тьму. Земля завладела тобой целиком и полностью, земля и женщина, вкоторую ты влюбился старшеклассником (только тогда она была девчонкой, а ты нихрена не знал про них, знал только: каждый заводит себе девчонку и держится ее,а она исписала твоим именем обложки всех учебников, и сперва ты ее отшил, апотом она тебя, а потом вам обоим уже не приходилось беспокоиться о такойерунде), и дети, зачатые на скрипучей двуспальной кровати с треснувшимдеревянным изголовьем. После того, как спускалась тьма, вы с женой делали детей— шестерых, семерых, а то и десяток. Тебя держит в руках банк, держит в рукахфирма, торгующая автомобилями, а еще — универмаг Сирса в Льюистоне и Джон Дирииз Брюсуика. Но главным образом город держит тебя потому, что ты знаешь еготак, как знаешь форму жениной груди. Тебе известно, кто будет околачиватьсяднем у магазина Кроссена, вылетев с работы из «Нэпп Шу», и узнаёшь, у кого сбабой непорядок даже раньше, чем он сам это поймет (как Реджи Сойер, у чьейжены, Бонни, ствол прочищает шомполом паренек из телефонной компании), тызнаешь, куда ведут дороги и где можно в пятницу после обеда стать на прикол сХэнком и Нолли Гарднером, чтобы выпить пару упаковок, а то и пару ящиков пива.Ты знаешь, как лежит грунт и как в апреле пройти по Болотам, не замочив голенищсапог. Ты знаешь город. А город знает тебя: и как болит промежность от сиденьяв тракторе, когда вечером закончишь боронить, и что шишка на твоей спине —всего-навсего киста и причин для беспокойства, как сперва намекал доктор, нету.Город знает, как у тебя не идут из головы пришедшие в последнюю неделю месяцасчета. Он насквозь видит твое вранье, даже если врешь ты самому себе: например,будто собираешься не на этот год, так на следующий свозить жену с детьми вДиснейленд, или будто тебе по карману новый цветной телевизор, если осеньюпустить часть леса на дрова… Или что все будет нормально. Быть горожанином —ежедневный акт такого полного общения, что по сравнению с ним то, что тыпроделываешь с женой в скрипучей кровати — просто рукопожатие. Быть горожанином— штука прозаическая, чувственная и затягивающая, как алкоголизм. В темнотегород принадлежит тебе, а ты — городу, и вместе вы спите как убитые, ни дать нивзять камни с твоего северного поля. Здесь нет никакой жизни, кроме медленногоумирания дней, а значит, когда на город обрушивается зло, его явлениепредставляется без малого предопределенным и сладостным, как морфий. Все равно,как если бы город знал о грядущем зле и о том, какую форму оно примет.